Стук в стену.

Доводилось ли Вам слышать когда-нибудь стук в стену? Не вороватый стук хозяйского молотка, не сосредоточенные удары детского мячика, а Стук? Уверенный, властный – королевского посланца. Лихорадочный, отчаянный – прорвавшегося сквозь окружение раненого вестового, не имеющего сил слезть со взмыленной лошади. Немного нервный, немного развязанный – стук секунданта. Спокойный, уравновешенный, нахальный даже – стук обтянутой щегольской перчаткой дружеской руки…
Приходило ли Вам в голову отличить его от стука соседей, просящих сделать потише, домочадцев, напоминающих, что пора ложиться/вставать/есть/кормить. Могли ли вы отличить стук подтверждающий наличие стен от стука, ставящего под сомнение их стенность? Осеняло ли вас догадкой, что с этой стороны стена, но с той-то - дверь, и вам только и надо что сказать – «Войдите».

Каменное лицо.

Мы (все трое) живы. Не имеет значения все то, что случится после. Сейчас, в это мгновение, мы, все трое, живы.
Гарри (подняв глаза) смотрит на меня, осклабясь, прислонившись лоснящимся плечом к вороненому брюху котла (второго, того что спущен), вытирая руки промасленной ветошью, блестя зубами, глазами – лицо черное от угольной пыли. Ему и вправду смешно (он видит мою физиономию, они прозвали ее каменное лицо*, которая появляется у меня всякий раз когда приходит ЭТО – а сейчас ОНО (как всегда неожиданно) накрыло меня). И никогда ОНО не было таким сильным.
Да, я знаю, что случиться. И мне страшно. Я знаю, что будущее не в моей власти. Я живу настоящим (и вот оно в моих руках). И Гарри стоит прислонившись плечом к котлу, улыбаясь (потому что он видит мое выражение лица), улыбаясь (потому что он не видит стрелки барометра), и Том бесконечно долго трет свою черную (не от сажи – от рождения) рожу своими чудными розовыми ладонями, сгорбившись над мятым ведром с водой.
И я смотрю на них (а вижу другое). Я вижу, что когда сюда обрушится стена ледяной воды, наши тела уже искромсает шквал раскаленного металла и пара. И, не желая этого, я, неспособный изменить будущее, отодвигаю в бесконечность его наступление, впервые в жизни используя то, чем (как я теперь понимаю) обладал от рождения.
И когда ты читаешь эти строки, вот они – мы, все трое, по-прежнему за полсекунды до взрыва.


Два сумасшедших.

На нашей улице живут двое сумасшедших. Один из них всегда улыбается. Второй хмуриться и боязливо косится по сторонам. Первый даже в сильные дожди и лютые холода ходит в рубашке с коротким рукавом и с непокрытой головой. Он всегда простужен. Второй в сорокаградусную жару кутается в плащ, скрываясь от ясного неба под большим старым зонтом. Он бледен и чахл. Первый просыпаясь каждое утро представляет себя играющим на трубе под утренним солнцем над железными крышами. Каждое утро он будет соседей своим воем. Второй засыпая каждый вечер чувствует что умирает. Скорая уже не реагирует на его ежевечерние звонки. Первый считает себя ребенком. Второй уверен, что он – миссия, и с покорностью ждет своей великой и страшной судьбы. Первый вопреки всему бесконечно счастлив. Второй несмотря ни на что фатально несчастен. На нашей улице живут двое сумасшедших. Остальным тоже ничто уже не мешает сойти с ума. Осталось только выбрать форму безумия.
Å© 23/08/98 3:01


КОРОЛЬ

Простая острозубая железная корона висит на вбитом в стену гвозде. На деревянном столе – меч и перчатки. В неудобном кресле с высокой спинкой сидит мужчина в сером шерстяном свитере и джинсах. У его ног скорчился горбун в костюме шута. Освещение слабое, чуть мерцающее: не то камин, не то телевизор. Абсолютная тишина.

Предан(н)ый.

Я чищу свой зеленый мундир. Я не знаю, когда Она позвонит. Восемьдесят шесть лет я встаю вместе с солнцем, и проверяю пистолеты, и полирую клинок, и чищу мундир.
Потом я спускаюсь вниз, в конюшни – туда, где восемьдесят шесть лет роет копытом теплую землю Гимнаст. И я кормлю его, и пою, и мою, и расчесываю его роскошную гриву, и разговариваю с ним каждый день, в течение восьмидесяти шести лет.
Я не знаю, когда Она позвонит, это может произойти в любой момент, и я должен быть готов к этому.
И когда солнце, пройдя полный круг, возвращается к горизонту, я стою у окна, и смотрю, как медленно косматое светило сползает в темноту, и слушаю как надрываются на болотах саксофоны, и жду, жду, жду ее звонка.


Прогрессия

Я бессмертен. Срок, отмеренный мне конечен, только если отсчитывать его целыми величинами (так как меня учили с детства – от века до секунды). К счастью я не настолько примитивен. Поняв однажды несложную закономерность, я воплотил в жизнь мечту всех поколений. Однажды я понял, что время нельзя делить на равные части, нельзя мерить его днями или часами, отсчитывать одинаковые порции. Время надо исчислять в обратной арифметической, или если у вас его совсем немного – в обратной геометрической прогрессии. Грубо говоря – после суток отсчитывать час, после часа – минуту, после минуты – секунду, и т.д. Я прекрасно понимал, что самое сложное заключается в этом «и т.д.» Войти внутрь секунды, углубиться в нее, научиться расчленять ее на бесконечное множество бесконечно малых величин – задача сложная, сродни расщеплению атома. Теоретически вселенная бесконечна. В обе стороны . В бесконечность как таковую и в ноль. Которое десятилетие физики углубляются в микромир. Дошли до кварка. Мои поздравления. Что это дало кроме ядерных испытаний? Но пространство и время неразделимы. Что справедливо для одного, подойдет и для другого. И если мне сказали, что мне осталось жить от силы год-полтора то число месяцев доходит до 18, дней мне остается 541, часов – 12 996, минут – 779 760, секунд… тоже большое число, но все-таки конечное. Если не пойти дальше.
Главное не заостряться на конечном числе, а делить время на все более короткие отрезки. Самое сложное – перемахнуть через рубеж секунды, кроме того, необходимо отказаться от привычной метрики равных частей. И я начал с малого. Точнее - с большого. Я Начал готовиться к своему Году. Я представил, заставил себя представить его единым целым. Я послал к чертям календари и часы. Я перестал обращать внимание на смену дня и ночи. Я просто методично настраивал свои биологические часы на понятие ОДИН ГОД.
Конечно я сразу выбился из социума. Сначала я потерял работу. Потом уж не помню что. Какая разница, я ведь зарабатывал бессмертие. Почувствовав наконец Время, а точнее перестав его замечать, я выбрал некую точку ( я перестал пользоваться хронологическими терминами, чтобы не попасть в плен стереотипов) и начал Свой Год. Он прошел легко как выдох, как глоток, в течение которого я подготовил формулу бессмертия – рядовую убывающую последовательность. Я перебрал их тысячи прежде чем нашел подходящую. И после года был не квартал и не месяц. Я не искал величины кратной суткам. Это была математически выведенная Доля Моего Года. Без оглядки на количество «дней» или «часов». Без смены светлого и темного периода «суток». Четко просчитанная доля. За ней другая – меньшая. Дальше было совсем легко. Моя формула Бессмертия, Моя Обратная Геометрическая Прогрессия, однажды усвоенная мной уменьшает длину моих временных отрезков увеличивая их количество в моем будущем. Я не знаю, перешагнул ли я уже рубеж секунды. Я давно потерял связь с внешним миром, впрочем теперь все прошедшее автоматически переходит в разряд «давно». Мое ускорение велико. Теперь, когда моя формула срабатывает автоматически, у меня есть время думать о чем-то еще. Я думаю о том, что мои близкие (если они у меня еще есть), воспринимают меня как человека лежащего в коме. Когда пришло ощущение того, что я уже совершенно не контролирую свое тело, что его не осознаю мне стало весело от мысли, что люди, приговорившие меня к смерти своим модным диагнозом, поверившие в него, теперь возможно (если поколения в их системе координат еще не сменились) уже похоронили мое тело, не понимая, что я не умер, а напротив, обрел бессмертие.

Часовых Дел Мастерство.

Когда последние аккорды стихают где-то вдали, волк успокаивается и вновь возвращается к добыче. Снежинки белыми звездочками оседают на заиндевевших ресницах, покрытых запекшейся кровью волосах рыцаря. Оседают не тая. Мертвые глаза бестолково смотрят в серое, с быстро несущимися по нему облаками, небо, запрокинутая назад голова вздрагивает и качается, когда алмазные клыки врезаются в холодный металл доспехов, рвут остывшую плоть..
Вороненой бронзы хронометр на правом, сведенном безнадежной тоской удержать меч запястье, равнодушно отмеряет минуты Переставшего Быть. Бессмысленно живущий механизм бессмысленно умершего хозяина. Отставай он на полчаса, и часовой задержался бы с обходом, не напоролся бы на врага. Спеши на минуту - и рыцарь проехал бы до подхода лазутчиков, разминулся бы со смертью. Но, сработанный мастерами имперской закалки, хронометр с идеальной точностью фиксирует движение светил навсегда остановившихся для его владельца.
Разведчики попытались подкупить одного из часовых. Тот сообщил командиру, и шпионов ждут. По плану часовой должен был пропустить их в ловушку. Но был убит на дуэли накануне своего наряда. По уставу вместо него в наряд пошел победивший. Рядовое происшествие, о котором не сочли нужным докладывать командиру. Часовой встретил лазутчиков где и было назначено. Только не тот часовой.
Что изменилось бы, пойди солдат на сделку с разведчиками (ибо они все равно прошли)? Что изменилось бы, поверни они назад, увидев на посту другого (ибо их все равно поймали)? Что изменилось бы, забери один из часовых свои слова обратно и откажись от дуэли? Что изменилось, выполняй часовых дел мастера свою работу не так дотошно? Разве что волк остался бы голодным.



Можно у Вас прикурить?

Полагаю, по-настоящему я родился как раз тогда, когда увидел ее, когда она попросила прикурить. Хотя и не могу сказать, что было раньше: осознание себя или ее. Все произошло так просто, и были в этой простоте неизбежность и волшебство, все произошло так быстро, что теперь я не способен отделить причину от следствия.
Она просит прикурить и поднимаю взгляд, пробуждаюсь, выплываю из небытия и вижу все поразительно ярко – ее, ее лицо и руку, губы и пальцы, и все то что вокруг (не вижу но отчетливо чувствую) – как холодно и пасмурно, и вижу как она тоже это чувствует, тоже мокнет и мерзнет в этом медленно синеющем воздухе.
Она склоняется ко мне чтобы прикурить и ее пальцы, губы, ресницы и волосы так близко, что мне кажется ничто уже не разделит нас, любого жеста, простого порыва ветра достаточно чтобы нам стать единым целым. И, разгораясь, поджигаю ее сигарету, и, уже убежденный, жду удобного момента, любой зацепки, хотя кажется что этого и не нужно что все и так случится, что я просто добровольно отодвигаю сладкий момент думая о том как я вот-вот коснусь ее пальцев, обожгу ее губы согрею ее, навсегда отгородив от этого холода и этой сырости, от этого медленно чернеющего воздуха.
Не знаю хватило бы мне ее. Умерли бы мы в один день или я испробовал бы еще чьего-то тела. Шансы что желания двоих совпадут невелики. Вероятность что они смогут этим воспользоваться ничтожна. Глупая сила удержала меня на месте. Она, прикурив, отстранилась также резко и неуправляемо как минуту назад появилась. Она еще, кажется, сказала что-то, но это уже ничего не меняло. Мой единственный шанс перестал существовать. У меня больше не было будущего. Возможно его не было и раньше, и я только сейчас это заметил. Она бросила меня, вырванного из привычного небытия, гаснуть в гибельном одиночестве, среди луж и окурков, меня, огонь на конце спички.


Поспельцы. (нет вариантов)
Ум. Честь. И вычесть.
Друг - другу.
Какое-то время они еще фехтовали носами, боролись языками, скользили друг в друге. Какое-то время тому назад. Теперь они сидели напротив друг друга и чувства их были противоречивы.
Они покаялись-помаялись да и вынесли друг другу да сами себе оправдательный вердикт. В конце концов это я во всем виноват. Сепаратный мир с самими собой. Совесть протестовала но не имела других рычагов кроме политических. А в политике она не сильна. Так что ей ничего не оставалось как ждать моего прихода. Но моя она тоже была не чиста. В конце концов я ведь их подозревал. Вот они и подозрели (подобрели, подогрели, подопрели). Правда я не спал с их друзьями и подругами. Сепаратный мир с самим собой.
От того как они мялись-маялись воздух в кухне остался смятым и в нем что-то маячило. Им было тесно и они даже пару раз чуть не задели друг друга. Они попытались вести себя так, будто ничего не произошло и тогда-то поняли, что как раз произошло и что именно произошло. В этот неловкий, самый неподходящий момент я и вошел. Да так в нем и остался.
Ум, честь и совесть. Теперь у одного из нас не было ума, у другого чести, у третьего совести. В любой комбинации в проигрыше оставшийся без чести. Только не ясно кто именно.
Чтобы что-то сделать, она приготовила ужин. Чтобы не сделать чего-нибудь я достал пиво. Он ушел, вылетел как пробка из бутылки. Только очень-очень медленно. Проводив его мы легли спать как обычно. Только очень-очень быстро.
Смеркалось.